И девять ждут тебя карет - Страница 3

Сидящая в такси молодая девица спешила не к роскошной жизни и не в лапы к дьяволу (я надеюсь), а просто устраивалась на новое место, чтобы заняться той же работой, которой занималась в Англии. Мисс Линда Мартин, няня и гувернантка Филиппа, графа де Вальми, девяти лет от роду.

Через несколько минут я буду на месте. Меня примет мадам де Вальми — элегантная, с волосами цвета серебра, сидящая с такой горделивой осанкой, столь хрупкая, что кажется, легкий ветерок может ее опрокинуть. Отбросив мысли о волшебном замке, я вынула из сумки зеркальце и стала приглаживать волосы, вспоминая, словно повторяя затверженный урок, все, что мне было известно о новых хозяевах.

Мадам де Вальми во время нашего разговора в Лондоне не особенно рассказывала о семействе, в котором я должна буду служить, но основное в довольно сложных нюансах взаимоотношений между его членами я уловила. Старый граф де Вальми, дедушка Филиппа, был владельцем огромного состояния, которое после его смерти досталось трем сыновьям: его старшему сыну, новому графу — Этьену, Леону и Ипполиту. Этьен получил основную часть, родовой замок Вальми и дом в Париже; Леон, кроме прочего, прелестное имение Бельвинь в Провансе; Ипполит — обширные земельные владения на берегу озера Леман, в нескольких километрах от Вальми. Когда старый граф умер, Этьен, остававшийся холостяком, с благодарностью согласился на то, чтобы Леон не покидал Вальми и исполнял роль управляющего. Этьен предпочитал Париж и направился туда, а Леон жил в Вальми, занимаясь делами имения; оттуда он управлял своими землями в Провансе. Младший брат, Ипполит, известный археолог, в промежутках между заграничными путешествиями и научными экспедициями жил у себя дома, в Тонон-ле-Бен.

Так продолжалось довольно долго. И вдруг, когда уже никто не ожидал от Этьена подобного поступка, он женился — и через два года на свет появился Филипп. Семья жила в Париже до прошлого года, мальчику скоро должно было исполниться девять лет, и тут его родителей постигла та же судьба, что и моих. Они погибли в авиакатастрофе, возвращаясь из Испании, где провели лето, и Филиппу пришлось уехать из Парижа в Тонон на попечение своего дяди. Ипполит не был женат. «Однако, — сказала мне мадам де Вальми, блиставшая утонченной, словно старое серебро, элегантностью, которую отражало зеркало в стиле эпохи Регентства в гостиной ее номера в отеле «Клеридж», — однако ребенок очень привык к Ипполиту и любит его. Мой деверь и слышать не хотел о том, чтобы мальчик жил в Вальми, хотя официально это собственность Филиппа...» На губах ее тогда показалась приторная улыбка, рассеянная, холодная, как апрельская луна, и я внезапно поняла Ипполита.

Я просто не могла себе представить, как изысканная Элоиза де Вальми будет возиться с девятилетним мальчишкой. Конечно, для Филиппа было бы лучше оставаться на вилле Мирей с дядей Ипполитом. Даже с археологом, наверное, легче найти общий язык, чем с мадам де Вальми. По крайней мере, он наверняка разделяет свойственную каждому нормальному мальчику страсть копаться в грязи.

Но и археологов иногда призывает долг. Филипп успел прожить на вилле Мирей всего несколько месяцев; потом мсье Ипполит, согласно взятому обязательству, должен был отправиться на раскопки в Грецию и Малую Азию. Вилла Мирей поневоле отпала, и до возвращения Ипполита из экспедиции Филипп переехал в Вальми к другому дяде и тете. А парижская няня, постоянно роптавшая из-за того, что ей приходится жить в таком захудалом городишке, как Тонон, была просто убита перспективой целых полгода томиться в уединенной долине Верхней Савойи и со слезами и упреками уехала обратно в Париж...

И вот я здесь. Удивительно: хотя Париж снова проник мне в душу, знакомый, почти не затронутый изменениями, я все еще не чувствовала себя на родине. Я была иностранкой, чужаком, направляющимся в чужой дом на незнакомую работу. Может быть, чувство одиночества не зависит от каких-либо обстоятельств или места; наверное, оно кроется в самом человеке. Где бы вы ни были, вы сами окружаете себя одиночеством...

Такси пересекло улицу Рике и повернуло направо; здесь все было знакомо. Справа возвышался купол Сакре-Кёр, резким силуэтом выделяющийся на желтом вечернем небе. Где-то под ним, в рассеянном голубом сумраке Монмартра, лежала улица Прантан.

Повинуясь внезапному импульсу, я наклонилась к шоферу, крепко сжимая потрепанную сумочку:

— Вы знаете улицу Прантан? Это за авеню Вершуа, восемнадцатый округ. Пожалуйста, отвезите меня туда, я... я передумала.

Я стояла на мокром тротуаре перед открытой дверью, разглядывая дом номер четырнадцать на улице Прантан. Краска на стенах облупилась; железные перила балконов, на моей памяти ярко-бирюзовые, казались в вечернем свете грязно-серыми. Жалюзи на окне второго этажа висели на одном гвозде. Канарейки мсье Бекара давным-давно передохли — на стене, там, где когда-то висела клетка, не осталось даже темного пятна. Верхний балкон, наш балкон, выглядел совсем крошечным.

Вокруг его краев были расставлены горшки с растрепанной геранью, на перилах сушилось полосатое полотенце.

Как глупо, что я пришла сюда! Глупее не придумаешь! Как будто взяла стакан, чтобы выпить вина, и вдруг увидела, что он пуст. Я быстро отвернулась.

Кто-то спускался по ступенькам. Ясно слышался стук каблучков. Я стояла, питая смутную надежду, что увижу кого-то знакомого. Нет, конечно. Это была молодая женщина, одетая с дешевым шиком, в обтягивающем черном свитере и узкой юбке в стиле площади Вандом, с нитками неправдоподобно крупного жемчуга на шее. У нее были светлые волосы; она жевала резинку. Пройдя через вестибюль к столу консьержки, стоявшему у самой двери, она потянулась к висевшей над ним полке и достала какие-то бумаги, подозрительно глядя на меня: